Не страшно

Если бы у нас был выбор, никто не пошёл бы на митинг. Вопреки мнению госСМИ, мы не получаем удовольствия от ударов дубинками по голове. Но когда власть один за одним принимает репрессивные законы, запрещающие буквально всё — от признаний жертв насилия до высказывания личного мнения по поводу действий чиновников, когда она травит политических оппонентов боевым химическим оружием, а по выходе выжившего из больницы решает посадить его в тюрьму на 13 лет — у человека с совестью выбора не остаётся. Как бы ни было страшно не вернуться с митинга домой — жить в такой стране ещё страшнее.

Поэтому утром 23 января я на всякий случай попрощалась с собакой и отправилась на Пушкинскую. В 2:30 от всех окрестных станций метро туда тянулись вереницы людей, а вокруг самой площади стояли отряды космонавтов. Без приказа нападать они стоят, как караул Букингемского дворца: такие же неподвижные и такие же бесполезные, разве что шапки не столь смешные.

Мы с однопартийцем прошли на саму площадь, ища знакомых. В тот момент всё было мирно — силовики не кидались, ребята под памятником скандировали лозунги, мы подхватывали.

Внезапно ОМОНу, видимо, отдали приказ нападать — и прямо из-за спины на нас понеслась волна ударов, силовики хватали всех, кто попадал под руку. Мы развернулись к ним лицом и стали экстренно группироваться в сцепку. По крайней мере треть людей вокруг меня были женщины 50+ и девушки, пришедшие явно без расчёта на подобный оборот событий, и мы, несмотря на давку, старались пропускать их через ряды сцепки, чтобы они уходили.

Силовики кидались на нас в несколько приемов: бегали, махали дубинками пытались кого-то схватить. Однако последнее у них получалось плохо. ОМОН, конечно, «научился» у белорусских «братьев» жестокости, но научились у братьев и мы — хватая вшестером одного человека, мы физически лишали силовиков возможности его свинтить.

После одного из таких забегов была пауза, и люди расцепили руки. Передо мной оказался невысокий пожилой мужчина, который никак не хотел уходить назад. Когда вновь побежали силовики, я попыталась пропустить его сквозь сцепку слева от себя — и мне по голове прилетел первый удар. До конца этой «волны» — прилетело ещё три. В этом минус сцепки — когда руки заняты, голову спрятать сложно.

Я ретировалась назад к памятнику. Говорила всем подряд «пропустите пожалуйста, у меня кажется голова разбита» — и уже к моменту, когда я дошла до сугроба, чтобы сесть, т. к. меня шатало, — вокруг было человек семь с водой, бинтами и хлоргексидином. В первые же минуты после удара мне промыли рану, вывели из толпы чуть не на руках и сделали перевязку, параллельно вызывая скорую помощь. Если вдруг вы это прочитаете — спасибо вам большое, ребята, даже не знаю, как бы я без вас добралась до врачей.

Скорая ехала долго — автозаки устроили пробки во всех направлениях вокруг Пушкинской, а после второй перевязки уже в машине скорой помощи пришлось ещё очень долго ждать какой-то «консультации», которую проводила диспетчер, услышав от врачей, что я с митинга.

Уже в больнице мне сделали томографию — выяснилось, что у меня нет ни сотрясения, ни черепно-мозговой травмы. Зато есть рассечение 4 сантиметров в длину с гематомой под ним — не хочу представлять, как это выглядело, а шов до сих пор под коркой крови. Зашивая мне голову, врач негромко произнёс «скоро они за всё это ответят».

В принципе, на этом история и кончается. Неделю придётся попить антибиотики и обезболивающие, и к следующему митингу мне уже снимут швы.

Я боюсь за Георгия Белова, который пришёл со мной и которого уже после моего ранения силовики вмазывали в мрамор дубинками. Боюсь за Глеба Марьясова, который не выходит на связь, задержанный по арестной статье, и который в своих последних голосовых вечером 23-го говорил мне, что ему трудно разговаривать после множественных ударов по черепу, полученных от сотрудников ОМОНа.

Но, как показал прошедший митинг, страх за другого — наша главная сила. Страх, заставляющий нас вшестером держать одного, чтобы не отдать его на растерзание росгвардейцам. Страх, организующий кольцо из людей вокруг того, кому промывают раны. Страх за будущее своих детей, не дающий нам отсидеться дома.

Так что давайте бояться вместе. За всех, кому хватило смелости разделить с нами сцепку или СИЗО. Но власти и силовиков — бояться не надо.

Нашу кровь можно отмыть, их репутацию — уже никогда.