Естественным желанием всякой общественно-политической группы является поиск исторической преемственности. Любым политикам и активистам требуется чувство принадлежности к определённой традиции в потоке времени, чтобы им было на кого ориентироваться и кем вдохновляться. Перед дальнейшим обсуждением этой неизбежной социальной потребности на примере современной России мне хочется обозначить несколько принципиально важных, на мой взгляд, вводных моментов.

  1. Исторические традиции способны пересекаться: один и тот же деятель может одновременно входить в пантеон нескольких политических групп. Это же справедливо и в отношении совпадающих трактовок определённых событий и периодов.

  2. Исторические традиции внутри одного и того же идейного спектра находятся в процессе постоянного конструирования: какие-то прежние образцы подвергаются критике и рефлексии, а на их место приходят другие, доселе малоизвестные.

  3. Наибольший эмоциональный отклик имеют относительно недавние события в пределах последних 100 лет, современниками которых стали либо мы сами, либо наши родители, бабушки и дедушки, максимум прабабушки и прадедушки — те родственники, кого мы чаще всего успеваем застать и сделать частью нашей индивидуальной идентичности. Всё, что произошло раньше последних 100 лет, обычно вызывает куда меньше эмоций. Нет ничего плохого в том, чтобы включить в свой исторический пантеон Господин Великий Новгород. Плохо, если кроме Господина Великого Новгорода пятисотлетней давности у вас больше ничего нет.

  4. Наряду со временем важно и пространство. Прекрасно ориентироваться в зарубежной истории, но если речь идёт об общественно-политической деятельности, то членам любого сообщества хочется в первую очередь сопоставлять себя с кем-то из истории непосредственно этого сообщества, а не какого-то другого.

В случае с нашей страной наиболее известную и каноничную линию исторической преемственности выстроил Владимир Ленин в отношении революционного движения: декабристы «разбудили» Герцена, тот вдохновил поколение разночинцев-шестидесятников, которые передали пафос революционной борьбы народовольцам, а уже те — марксистам, социал-демократам и, наконец, большевикам.

Нынешние власти России положили в основу своей исторической традиции интуитивно понятный этатизм. Безотносительно идеологического содержания прошлых режимов, современная Российская Федерация представляется преемницей всех основных форм государственности, существовавших на её территории: Древнерусского государства и Московского царства, Российской империи и СССР.

К последнему наблюдается особо трепетное отношение, и хотя в правой среде это принято объяснять идеологическими предубеждениями высшего руководства, я всё же склонен считать, что дело, прежде всего, в естественной «живой памяти» — это именно та форма государственности, которую непосредственно застали наши зрелые и пожилые современники, а также все ближайшие старшие родственники.

Своя сложившаяся историческая традиция есть у либералов: реформаторы эпохи Александра I и Александра II, кадеты в предреволюционной России, советские «шестидесятники» и диссиденты, реформаторы эпохи «Перестройки» и девяностых.

В центре комплементарного внимания русских националистов находится модернизирующая предреволюционная Российская империя трёх последних императоров — Александра II, Александра III и Николая II — а также Белое движение и эмиграция первой волны.

Однако тут возникает проблема временной дистанции, о которой я писал выше. В силу понятных причин в Советском Союзе не могло быть значимых движений русских националистов, а оппозиционная интеллигенция за редкими исключениями, вроде Солженицына и Шафаревича, была скорее либеральной или левой. Крах СССР и образование Российской Федерации также не привели к созданию устойчивых и массовых русских националистических движений, а те, что возникли, либо оказались отягощены сомнительной репутацией «зигамётов» (как РНЕ), либо представляли собой идеологическую «красно-коричневую» кашу (как НБП). «Современный» этап идейного и организационного оформления русского национализма начался лишь в 2010-е годы и продолжается до сих пор.

Дореволюционная Россия и Белое движение способны вызвать яркий эмоциональный отклик для внутренней консолидации, но всё же кажутся слишком далёкими для большинства потенциальных избирателей. Таким образом, перед русскими националистами продолжает стоять вызов, как интерпретировать события последних 100 лет и при этом не остаться на уровне «белогвардейской» субкультуры.

В силу целого ряда причин в России так и не оформилось значимой силы, которая стояла бы на позициях демократического социализма и критически относилась к советскому проекту. Возможно, одной — но далеко не единственной — причиной этого является тотальное доминирование в левой среде апологетического отношения к истории СССР.

Переосмысление истории народников, эсеров, меньшевиков и даже различных большевистских оппозиционных групп вкупе с «левым» крылом диссидентского движения по-прежнему так и не стало достоянием влиятельных политических сил, а через них и широкой общественности. Безусловно, у этого есть объективная причина — так или иначе большевики продержались 70 лет, успешно преодолели огромное число кризисов и вышли из них победителями, чего не скажешь об «альтернативных левых», которым никуда не деться от бэкграунда исторических «неудачников». Это серьёзный вызов для демократических социалистов в России, с которым им нужно как-то работать, если они желают в будущем представлять собой значимую общественно-политическую силу.

А что же либертарианцы?

Надеюсь, я не оскорблю никого из либертарианских читателей этой колонки, написав, что сама по себе либертарианская идея в постсоветской России была заимствована из Соединённых Штатов. Очевидно, что под стать были и герои молодого русского либертарианства — различные западные философы и экономисты: Айн Рэнд, Людвиг фон Мизес, Фридрих фон Хайек, Ханс-Херманн Хоппе. Историческая традиция чаще всего ссылалась на опыт Соединённых Штатов XIX столетия.

Думаю, вы уже поняли, что с этим не так: длительное время у русских либертарианцев, по крайней мере с точки зрения внешнего наблюдателя, вроде меня, не было никакой русской исторической традиции.

Однако на последней Интеллектуальной Ярмарке им. Саввы Мамонтова, которая состоялась в мае в Москве, ряд выступающих попытались нащупать ту самую русскую либертарианскую историческую традицию.

Прозвучали довольно неочевидные имена: уже упомянутый Александр Герцен, Михаил Бакунин, Пётр Кропоткин и народники. Обычно мы привыкли слышать о них в контексте левой революционной традиции. Однако, повторюсь, ничего не мешает апроприировать героев одной исторической традиции и помещать их в другую, благо всякий человек, особенно выдающийся, сложен и неоднороден. Герои и зачинатели русского анархизма и народничества могут быть близки русским либертарианцам своей моральной и институциональной критикой государства, а также чётким осознанием своей русскости.

Отечественным либертарианцам также стоило бы обратить внимание на славянофилов, превращённых школьной программой по истории в каких-то карикатурных «антизападников», хотя на самом деле они совсем не об этом. Реальные «западники» были сторонниками европейской модернизации XIX века через усиление бюрократического государства руками «великих людей», тогда как реальные славянофилы отстаивали идеалы низовой небюрократической инициативы и социальной взаимопомощи, куда государству, напротив, не следовало лезть со своими регуляциями всего и вся. Подробнее я советую прочитать в книге историка Андрея Тесли «Восемь лекций о славянофильстве: интеллектуальная история».

О людях и событиях последних 100 лет я судить не берусь, так как это кажется мне уже вторым этапом при настройке исторического канона русского либертарианства. Пока бы разобраться с первым. Надеюсь, этот текст вдохновит кого-то на собственные размышления и станет ещё одним драйвером для интеллектуальной дискуссии.

Telegram-канал автора: https://t.me/stahlhelm