Федеративной Республике Германия, некогда экономическому локомотиву Европы, всё чаще ставят диагноз «больного человека».

К 2025 году страна оказалась в состоянии стагнации: ВВП сокращался два года подряд (–0,3% в 2023 и –0,2% в 2024), а международные институты — от МВФ до Европейской комиссии — регулярно пересматривают свои прогнозы в сторону понижения.

Экономическая модель, основанная на импорте дешёвой энергии и автомобильном экспорте, очевидно, буксует. И не только из-за конъюнктурных проблем, будь то пандемия или геополитика, но и структурных. Анамнез известен: высокие налоги, раздутый госсектор, неконкурентоспособная стоимость труда и удушающая бюрократия.

Конечно, до аргентинского уровня кризиса Германии очень далеко: заложенное рыночными реформами Людвига Эрхарда и нажитое трудом предыдущих поколений всеобщее благосостояние может проедаться десятилетиями. И тем не менее, параллели с многострадальным латиноамериканским государством видны невооруженным глазом.

  • Во-первых, как и в Аргентине, в Германии чрезмерно раздут государственный сектор. В 2023 году государственные расходы составили 1,84 трлн евро, или 48,6% ВВП — почти вдвое больше, чем у Южной Кореи или Ирландии. Несмотря на рекордные налоговые поступления — около 947 млрд евро — государственная казна страдает хроническим дефицитом, а совокупный долг к концу 2024 года достиг 2,48 трлн евро, или 63,5% ВВП.

  • Во-вторых, в Германии запретительно высокие налоги. Совокупная ставка налога на прибыль корпораций в Германии — около 29,9%, против среднего уровня 23,1% по ОЭСР (Организация экономического сотрудничества и развития). Предельная ставка подоходного налога — 45% плюс «солидарный сбор». В совокупности с социальными взносами это делает реальную налоговую нагрузку на труд одной из самых высоких в мире. Согласно расчётам того же ОЭСР, налоговое бремя для одинокого работника может достигать 58,4% — больше, чем во Франции, Бельгии и Швеции.

  • В-третьих, общепризнанной проблемой является гипертрофировнная бюрократия. По данным Всемирного банка, Германия занимает 125-е место в мире по лёгкости начала бизнеса. На получение базовых разрешений для строительства здесь уходит в среднем до 120 дней!

Наконец, рынок труда — тоже в плену институциональной ригидности. Минимальная заработная плата вот-вот была повышена до 12,41 евро в час и обещает вырасти до 15 евро в ближайшем будущем, а коллективные трудовые договоры оставляют мало пространства для гибкости. В сочетании с демографическим кризисом стареющего населения и снижения доли трудоспособных это может надорвать систему пенсионного страхования на базе «солидарности поколений». Уже сейчас каждый работающий фактически обеспечивает 1,3–1,4 неработающего, и к 2030 году, по прогнозам Федерального института демографии, более 30% населения будет старше 65 лет.

Очевидно, что пример успешных либертарианских реформ в Аргентине — хорошая отправная точка для вдохновения будущих реформаторов немецкого государства. Более того, предвыборная кампания 2025 года не могла обойтись без риторический ссылок на стиль Хавьера Милея. Так, «позволить себе чуть больше Милея и Маска» призывал лидер Свободных демократов (FDP) Кристиан Линднер, а отдельные политики от AfD, включая председателя Алис Вайдель, не раз выражали свои симпатии «либертарианской бензопиле». По итогам выборов и коалиционного строительства обе партии, однако, остались не у дел.

Несмотря на схожие симптомы, Германия институционально, культурно и политически не способна породить собственного Милея. Заглядывая в планы нового правительства Фридриха Мерца, страна с натяжкой может позволить себе реформы в модусе «кустореза», а не «бензопилы». И дело не только тревожных экономических показателях или протестных настроениях. Гораздо важнее то, как устроено немецкое государство и политическая система.

Главное институциональное отличие — Германия не президентская республика. В ФРГ не существует фигуры, сопоставимой по объёму власти с президентом Аргентины. Канцлер — это не «глава государства», а его полномочия вытекают из поддержки большинства в Бундестаге и зависят от коалиционного договора. Более того, в отличие от Милея, канцлер не имеет прямого мандата от народа. Он избирается парламентом и тем самым олицетворяет не волю большинства избирателей, а скорее сложный компромисс между партиями. И чем более фрагментирован Бундестаг, тем сложнее создать правящую коалицию, и тем более зыбка почва под ногами канцлера. Госуправление в таких условиях — это тяжелая и неповоротливая машина, но она едет, и это даже по-прежнему устраивает большинство граждан.

Политическая система Германии — классическая многопартийная парламентская демократия с пропорциональным представительством. Это означает, что ни одна партия не может получить абсолютное большинство голосов и действовать самостоятельно. Все правительства — коалиционные, а это означает как минимум два участника и десятки страниц коалиционного соглашения. Любая попытка радикально изменить политический курс требует консенсуса между политически и идеологически разными игроками. В результате немецкая система по определению производит центристов, и даже рекордная популярность AfD пока не способна остановить этот поезд.

Наконец, мощный Федеральный конституционный суд (BVerfG), по сути, является четвёртой ветвью власти. Он уже продемонстрировал свою способность ставить крест на бюджете — как это было в ноябре 2023 года, когда суд признал перераспределение климатического фонда неконституционным. И хотя объем критики в его сторону нарастает параллельно недоверию, этот орган по инерции достаточно независим и следует формальной логике Основного закона. Всё это превращает немецкую систему в институционально инертную, но устойчивую конструкцию.

Помимо, однако, институциональных преград, Германия не располагает и культурными условиями для появления фигуры наподобие Хавьера Милея. Речь не только о вкусах избирателей, но и о ценностных установках и исторической памяти — тех самых основаниях, которые политическая теория определяет как «гражданскую культуру».

Как показывают регулярные опросы European Social Survey и World Values Survey, уровень доверия к парламенту, судам и госадминистрации стабильно высок, а политическая активность ориентирована на встроенные формы участия — через партии, ассоциации, профсоюзы и гражданские инициативы. Компромисс и охрана статуса-кво, особенно учитывая трагичный исторический опыт, в таких условиях — норма.

Иными словами, чтобы Германия обрела харизматичного и радикального политика цезаристского типа, как Хавьер Милей, должно произойти потрясение такого масштаба, которое обесценит институциональные процедуры, сломает партийную систему и высушит кредит доверия к старым элитам. Например, война и/или, например, коллапс социального государства. И всё это, несмотря на тревожные сигналы уже сегодня, остаётся перспективой десятилетий.

Поэтому в горизонте ближайших лет остаётся допустить лишь тот самый «кусторез» — заимствование части либертарианской риторики с фокусом на экономику, критику госконтроля и умеренные призывы к дерегуляции. И даже тогда дух реформ трижды умерится в ходе коалиционных переговоров и институциональных процедур.

Telegram-канал автора: https://t.me/bundeskanzlerRU