Начиная с античности, философы строили свои утопические проекты, грезили о конце истории, о Результате. Глобальное, всеобъемлющее целеполагание захватывало умы интеллектуалов на протяжение всей человеческой истории, доступной нашему созерцанию и осмыслению. Но это целеполагание неизбежно сталкивалось с препятствиями: этикой, моралью, правом, чувствами, ожиданиями, конечностью бытия, с человеческим.

Весь двадцатый век прошел под эгидой борьбы философии с метафизикой, философии с философией, а вместе с тем — преодоления человечности. «Метафизические вопросы», — скажут нам позитивисты, — «отныне должны быть либо отвергнуты, либо переформулированы. Мы должны найти единственно верную, научную мораль; мы должны найти единственно верное, научное право; мы должны утвердить истинную, стандартизированную, научную человечность и отринуть её ложные, извращённые формы».

Так мы вошли в эпоху догматического сциентизма, когда люди со статусом учëных и экспертов, пользуясь авторитетом, зачастую выходят за пределы своих компетенций и обосновывают свои утверждения через свой же статус, пренебрегая эпистемологическими основаниями. И так мы пришли к отрицанию свободы воли, и как следствие — человеческой свободы вообще. Высказывания о свободе в наши дни могут вызывать снисходительную ухмылку: кто вам сказал, что вы свободны? Наука не обнаружила никакой свободы. К чему нам эта метафизическая чушь?

Причины происходящего можно перечислять бесконечно, но собственный ключ к разгадке я нашёл в таком занятном явлении, как философия экзистенциализма. Нет нужды подробно обсуждать экзистенциализм в этом тексте; достаточно изложить исторический контекст его рождения и затронуть проблематику.

К концу XIX века проект Просвещения не только подарил нам скачок научно-технического прогресса, выход из ловушки Мальтуса и переосмысление места человека в мире, но и убил Бога, оставив там дыру, о которой плакался обречëнный на свободу, но злостно объективируемый другими Сартр. И что ещë важнее, вместе с Богом мы утратили надежду на бессмертие души. Быть может, кто-то действительно верует, но мне чаще приходится встречать либо тех, кто хочет верить, либо тех, кто отказался от веры, либо тех, кому решительно всë равно.

Пустота — та норма, которую надлежит либо принять, либо оспорить; вместо иконы в наших руках оказался чистый лист, на котором мы вольны изобразить что угодно. Мы можем разработать Научную Религию, как завещал Огюст Конт; можем погрузиться в наркотическое забытьё консьюмеризма и развлечений, покуда нам позволяет доход; можем, наконец, найти спасение в утопическом проекте, став частью Улья, в некотором смысле выйдя за пределы собственных тела и личности.

Противоречие между волей к изменению мира и конечностью человеческого бытия, между Желанием и Смертью приносит страдание. Будучи неспособным отказаться от Смерти (в самом полном смысле — утраты своего Я, способности проявляться, способности желать) человек отказывается от Желания. Неизбежность утраты вынуждает обесценивать объект утраты, обесценивать саму жизнь и человечность, дабы избавиться от беспокойства. Дóлжно отринуть мораль, избавиться от чувственного, слиться с Внешним, стать частью потока. И здесь начинается эпоха акселерационизма.

Акселерационизм — идея о том, что капитализм в марксистском его понимании можно и нужно использовать как инструмент для достижения неких глобальных целей, то есть изменения человека и общества. Ускоряя развитие капитализма, используя технологии, порождаемые им, мы, по мнению акселерационистов, должны преодолеть его и создать новый порядок.

Глобальные проекты акселерационистов могут быть сколь угодно разными, но все они отводят другим людям роль биоматериала, подлежащего переработке, фильтрации или утилизации; в этих проектах индивид — лишь средство для достижения высшей цели. Мышление акселерациониста тоталитарно.

Отцом акселерационизма принято считать Карла Маркса. Его проект преодоления индивида, выхода за пределы человеческого, растворения субъекта в бессознательной массе и формирования общей воли Коллектива положил начало (анти)философской традиции, доминирующей по сей день. Желающие машины Делëза, агентность объектов Латура, детерминизм — всë это направлено на демонтаж привычных представлений о субъекте, десубъективацию, это манифестация отказа от бытия человеком.

Притом неважно, рассматриваем ли мы «левый» акселерационизм или «правый»: Тëмное просвещение, в частности, его гуру — Ник Ланд, — точно так же отказывается от человечности, с тем лишь отличием, что говорит об этом прямо, без ужимок и заигрываний с гуманистической риторикой. Погружаясь в гнетущую киберготику Ланда, мы слышим, как он с раболепным подражанием образу искусственного интеллекта воспевает культ машины, чего-то холодного, безразличного, нечеловеческого; имморализм акселерациониста Маркса спустя множество итераций преобразуется в откровенный антигуманизм акселерациониста Ланда. И здесь мы на миг вернëмся к Сартру.

Какой подтекст несëт в себе выражение «Человек обречён быть свободным»? Значит ли это, что свобода (чем бы она ни была) — наше имманентное свойство, которое невозможно отнять? Если так, то из этого прямо следует, что бороться за свободу бессмысленно. Что бы с вами ни происходило, вы навеки свободны. И вы обезоружены.

Само слово «свобода» теряет своё значение, оно размывается, превращается в клеймо бренда — блестящее украшение, привлекающее внимание, но лишённое содержания. Эта бессодержательность понятий — следствие того, что мы забываем не только значения слов, но и то, что лежит в основании концепций, которые они обозначают.

Следует помнить, что, называя своих оппонентов идеалистами, марксисты обвиняют их в признании свободы воли, в признании за человеком права самостоятельно принимать решения. Акселерационизму чужда человечность: подняв над головой знамя материализма, объективного знания, неопровержимой научной истины (чего стоит один только «научный коммунизм»), его сторонники отвергают всё, что не вписывается в их картину мира (например, чувства, потребности и стремления других людей), как ложное.

Главное культурное оружие акселерационистов — сциентизм. Вера в непогрешимость науки, зачастую ничем не обоснованное доверие к заявлениям учёных, отрицание философских и религиозных концепций на основании лишь мнений отдельных авторитетов — явление, представляющее на данный момент серьёзную опасность для общества.

Идеи акселерационизма, на наших глазах захватывая сферу реальной политики, напрямую ведут мир к технократии, к власти экспертов, которые могут безапелляционно устанавливать истину и подавлять несогласных, объявляя их безумцами, дикарями и реакционерами; выдрессированная толпа, не обладая столь же высоким статусом, в рамках этой системы способна лишь на молчаливое согласие или одобрение.

События 2020 года показали, насколько индивид беспомощен перед лицом технократической машины; последовавшее далее лишь укрепило опасения. И эти тенденции будут только усиливаться. Сциентизм, который еще в прошлом веке критиковали либертарианские мыслители, характеризуется стремлением превратить человека из переменной в константу, чтобы затем встроить в расчëт и выдать результат; и в наше время его проявления мы можем наблюдать повсюду.

Чем же отличается либертарианство? Если кратко — отказом от глобальных проектов, отказом от утопии. Соблюдая ключевой этический принцип Канта, мы отказываемся от культа Результата. Нас интересует Процесс. Нам нужны лишь базовые условия, в которых люди смогут создавать смыслы самостоятельно, не упираясь взглядом в потолок, установленный проектировщиком-имморалистом.

Жизнь происходит здесь и сейчас, у нас есть только этот жизненный путь и ничего более. И либертарианцы выступают за право пройти этот путь самостоятельно, каждый день делая свой выбор. Либертарианство выше всего прочего ставит человека, и потому оно морально: мы выбираем быть людьми, несмотря на все тяготы бытия в мире. Более того: мы выбираем быть разными. Такова наша воля.

Свобода воли — это фундамент, на котором выстроена либертарианская философия. Учения Мизеса, Хайека, Ротбарда, Нозика, Хоппе и множества менее известных либертарианских авторов зиждутся на этой предпосылке. Признавая свободу воли каждого индивида, в своих философских поисках вы неизбежно пойдëте в сторону либертарианства. И если вы пришли к нему, если вы готовы бороться за свободу и вести за собой других — вам следует знать, что путь этот будет чрезвычайно тернист.